Впервые круглый юбилей этого события отмечается без главного юбиляра. 11 марта 1985 года Пленум ЦК КПСС утвердил нового генерального секретаря. Высший партийно-государственный пост занял Михаил Горбачёв. "Приложу все силы", – ритуально пообещал он. "Приложил…" – шипели шесть лет спустя коммунистические ортодоксы. Но напрасно они так ненавидели Михаила Сергеевича. Последний генсек искренне старался. А что оказался больше человеком, так не его в том вина.
Генсек-предшественник Константин Черненко умер 10 марта. Это было настолько ожидаемо, что по случаю траура даже не стали закрывать кафе-бары. Только музыку для приличия выключили в тот воскресный день. Поэтому в одном из ленинградских шалманов отчётливо слышался разговор двух парней лет двадцати.
Первый "мажорского" типа: в импортном прикиде, набриолиненный, с закосом то ли под номенклатурную золотую молодёжь, то ли под подпольно-миллионерского сынка. Второй попроще: свитер-джинсы, заросший, но явно с вожаком близкий.
"Как тебе вон та? – кивнул второй на девушку за соседним столиком. Компания при девушке напряглась, но разговор вдруг соскользнул на другое: – Да, так кого там вместо Черненко?" Первый задумчиво крутанул колёсико зажигалки, раскурил "Мальборо" и, помедлив, ответил: "Неясно пока. Гришин старый, Романова боятся. Значит, Щербицкий или Горбачёв".
Гульба шла вширь и вглубь, народ праздновал расставание. Сдвигались столы, выстраивались в скамью стулья. Помогло отключение музыки – в хоровом пении незнакомые превращались в друзей. Парни пересели к той самой соседней компании: "Ну, ребята, давайте вместе по-русски!" И понеслась над городом трёх революций главная песня России: "На переееднем Стенька Рааазин!.. Обнявшись, сидит с княжнооой!.."
По концовке шалманная пацанва оказалась гораздо компетентнее аналитиков ЦК КПСС.
Мажор был прав: Виктор Гришин и Григорий Романов отпадали сходу. Оба зарекомендовали себя крутыми хозяевами двух столиц. Товарищи по Политбюро не торопились под суровую длань. Владимир Щербицкий не успел вернуться из США – в такой ситуации вместо самолёта требовалась ракета. К тому же первый секретарь ЦК КП УССР едва ли пробил бы ту же стену, что воздвиглась перед Гришиным и Романовым. Региональные властители не приветствовались в первом кресле.
Основное преимущество Михаила Горбачёва определялось в конкретно-цифровом выражении. За девять дней до воцарения ему исполнилось 54 года. Это было круто по меркам советских правителей. На 17 лет моложе Гришина, на 13 лет моложе Щербицкого, на 8 лет моложе Романова. "Мы понимаем, товарищи, что не каждый из нас увидит последствия принимаемых сейчас решений", – этот довод веско прозвучал, когда министр иностранных дел СССР Андрей Громыко вносил на Политбюро кандидатуру Горбачёва. С ним согласились.
Но всё же потребовались усилия. Весь черненковский год Гришин позиционировался как де-факто номер один. К этому успели привыкнуть. Отучать от вредной привычки пришлось в бешеном темпе. Монументальному Громыко не по чину было инструктировать рядовых членов ЦК. Этим занялись двое других.
С главной группой – секретарями обкомов – беседовал Егор Лигачёв. Со второй по значимости – кадрами хозяйственного управления, министрами, директорами – общался Николай Рыжков. Оба были в ЦК "младшими секретарями": ещё не членами Политбюро. Михаил Горбачёв, секретарь ЦК по сельскому хозяйству, принадлежал к "старшим". И потому лидировал среди андроповских наследников.
Через три года, на XIX партконференции, настороженный Лигачёв вспоминал март 1985-го: "Это были очень тревожные дни. Могли быть совершенно другие решения". Наивно напоминал генсеку о своей тогдашней роли. Поздно. Оказанная услуга уже не услуга.
Менее чем за тридцать месяцев гонка на лафетах унесла трёх генсеков. Леонид Брежнев (ноябрь 1982-го), Юрий Андропов (февраль 1984-го), Константин Черненко (март 1985-го). Народ, понятно, возгордился: "Настоящая демократия, не Америка какая-нибудь – каждый год власть меняется!" Но сильными подрубами стали ещё две политбюрошные кончины: Фёдор Кулаков (июль 1978-го) и Дмитрий Устинов (декабрь 1984-го). Их уход был не так заметен, как "БАЧ". Но во многом предопределил выдвижение Горбачёва.
Многолетний секретарь ЦК по сельскому хозяйству Кулаков консолидировал аграрное лобби южных регионов. Горбачёв с его ставропольским бэкграундом причислялся к виднейшим кулаковцам. В этом качестве его заприметил Юрий Андропов, состоявший в Политбюро по должности председателя КГБ. И использовал в своём противостоянии идеологу Михаилу Суслову и военно-промышленнику Устинову. Так оказался Горбачёв в андроповской команде вместе с Лигачёвым и Рыжковым. И поднимался за Юрием Владимировичем.
Перед Лигачёвым он имел всё то же преимущество возраста (11-летний разрыв). Перед Рыжковым – принадлежность к доминирующему партийному аппарату, а не к подчинённому хозяйственному. Перед обоими – владение искусством манёвра, умение избегать конфликтов и стягивать поддержку.
Идеологических подозрений Горбачёв не вызывал ни малейших. Типичный кадр андроповщины как "путинизма 1.0". В краткое правление "генсека КПГБ" Михаил Сергеевич полностью поддерживал ужесточение идеологической риторики, социально-бытовое завинчивание, международную конфронтацию. Отличился особой агрессивностью в ситуации со сбитым южнокорейским "Боингом". Но с другой стороны…
В политической биографии Андропова имелся период "оттепельных" увлечений. Даже сброс Хрущёва он называл поначалу "курсом XX съезда". Наряду с чекистским законом о госгранице, провёл Андропов и закон о трудовых коллективах – с туманными аллюзиями к "чему-то югославскому". Тусовались близ Андропова как бы сторонники каких-то как бы реформ: помощник генсека Вадим Печенев, обозреватель-международник Александр Бовин, директор Института США и Канады Георгий Арбатов, референт Александр Ципко. Когда же "развитие социалистического самоуправления" требовалось огласить с олимпа, это возлагалось на Горбачёва.
Короче, что сталинизм, что титоизм – какая им разница? Всё перемелется. Одним секретарём.
Если оглядывать верхи, вырисовывалась безнадёга. Назвать такой март "весной Перестройки" было бы чёрным юмором. Но в том и дело, что помимо верхов есть низы. "Хрущёвская Оттепель" тоже принесена не столько делегатами XX съезда, сколько лесными братьями, лагерными восстаниями и городскими бунтами.
Был в истории СССР тихий 1976-й. Год XXV съезда, станции "Салют-5" и выставки "Портрет современника". Именно тогда министр внутренних дел Николай Щёлоков запросил в ЦК КПСС санкцию на применение спецсредств за пределами ИТК и СИЗО. Не только на зонах, но и на улицах. Получил согласие. Что-то советские вожди смутно видели впереди. И готовили сани летом.
1970–1980-е – это, разумеется, не "вторая гражданская" начала 1930-х. Не волна народного "бандитизма" на рубеже 1940–1950-х. Не Новочеркасское побоище, не Муромское и Александровское восстания начала 1960-х. Это другое – например, второе место в мире по количеству самоубийств. Но также: "На рубеже 1970–1980-х стало ясно, что режим снова засасывает в воронку растущего простонародного недовольства. Престарелый генеральный прокурор Руденко бомбардировал ЦК КПСС докладными записками о состоянии преступности. Кривая негативной “пассионарности” ползла вверх. За полгода два крупных волнения. Вновь фиксируются давно забытые беспорядки в воинских эшелонах", – пишет историк Владимир Козлов в канонической работе "Неизвестный СССР". Так встречала страна генсека-реформатора.
И кстати: "С конца 1970-х докладные записки КГБ в ЦК КПСС всё больше сосредоточиваются на “внедиссидентской” крамоле (подпольные организации, террористические акты или их подготовка, возрождение националистического подполья) и всё меньше беспокоятся об “остатках” смятого правозащитного движения". Яркая параллель с современной Россией. "Антиэкстремистские" беспокойства властей всё меньше касаются шариков-уточек-полдников, всё больше – радикализма-терроризма-бандитизма.
Политическая крамола была лишь верхушкой айсберга. Милицейские задержания по бытовухе исчислялись миллионами. Ежегодные потери рабочего времени превышали двадцать миллионов человеко-часов – такой размах прогулов сошёл бы за массовые стачки. В районах нового строительства ("за кирпичным заводом бараки – сколько помню, стоят и стоят") регулярно по ночам падала советская власть. Теневая экономика разрасталась в промышленно-коммерческую систему и стыковалась с профессиональной преступностью. В передовой класс советского общества выходили шабашники всех видов. Сам же Горбачёв, приезжая в Ленинград уже генсеком, долго рассуждал, как опустошают они склады госпредпрятий. Сырьё и оборудование было нужнее им.
Шабашники и цеховики, прогулы и вытрезвители, эпопеи Япончика и Монгола, пистолеты в туалете ленинградского "Севера", казанский "Тяп-Ляп" и "Хади Такташ – весь город наш!" – вот что по-настоящему продвигало кандидатуру генсека-реформатора. Куда эффективнее аналитических записок о социалистическом обновлении. Подсобки и курилки, шалманы и подворотни (взять ту же картинку питерской таверны 10 марта – можно примерно догадаться, кто куда двинул после закрытия). Подгоняли не теоретизирования, а огонь из-под земли.
Кое в чём Ленин бывал не так уж неправ: "Политика начинается не там, где тысячи, а там, где миллионы".
Внутреннее смыкалось с внешним. Великий Ронни и железная Мэгги, неоконсервативная революция Запада. "Звёздные войны" и консолидация НАТО. Афганские моджахеды и польская "Солидарность", ангольская Юнита и никарагуанские контрас. Стойкость всемирного антикоммунистического повстанчества. "Мы освободим народы от советского империализма!" – через три месяца после горбачёвского дня рождения декларировала конференция Джамбори. Привет, перестройка.
"Когда в 1985 году Михаил Горбачёв стал генеральным секретарём Коммунистической партии Советского Союза, я находился в джунглях. Как сотрудник планово-аналитического департамента Вооружённых сил национального освобождения кхмерского народа, провёл исследование: насколько прогнозируемые горбачёвские реформы и либерализация в СССР повлияют на ситуацию в регионе и в мире. Я был уверен: здесь для нас заключался вопрос жизни и смерти", – рассказывает камбоджийский партизан Гаффар Пеанг-Мет. Далеко же раскатывалось.
Со всем этим надо было что-то делать. Как-то выбираться из неумолимо затягивавшего водоворота. Надеялись на Горбачёва. Который, по крайней мере, имел достаточные жизненные сроки. Он и вправду многое увидел.
Для начала Михаил Сергеевич щедро рассчитался за поддержку. Быстро отлетели на пенсию Романов, Гришин, предсовмина Николай Тихонов. Зато Лигачёв и Рыжков вошли в Политбюро, первому досталось курирование идеологии, второму премьерство. Громыко с почестями перешёл в председатели Президиума Верховного Совета. На его место в МИД поставлен Эдуард Шеварднадзе. Интересные вакансии для многих раскрывались веером. Но на каждого выдвинутого приходился и задвинутый.
"Люди вас боятся?" – спрашивал американский корреспондент Михаила Сергеевича уже осенью 1985-го. Ответ не блистал содержательностью: мол, благодарны за развитие социалистической демократии. Новация заключалась в другом. Такая беседа публиковалась советскими медиа.
Но отнюдь не с реформ, не с либерализации, не с обновления начинал Горбачёв генсекское служение. Ни Мартовский, ни даже Апрельский пленум 1985-го ничего подобного близко не обещали. Наоборот – дисциплина, порядок, БШУ в Афгане, бороться с мировым империализмом, советоваться с Лениным, роль Сталина в Победе (последнего стеснялись даже при Брежневе).
Это и было органичным курсом коммунистической номенклатуры. Это и было их нормой. Затем и продвигали товарищи молодого генсека – чтоб начать по-новому, оставляя по-старому. Он и пытался. Как мог.
Надо было напороться на тотальный тупик, на Чернобыль, на афганский разгром от Масуда, на массовый бунт Алма-Аты в декабре 1986-го – чтобы на Январском пленуме 1987 года осторожно намекнуть на серьёзные перемены. Которые уже своим ходом выворачивались из глубин, а не спускались с верхов.
Великой заслугой Михаила Сергеевича стала способность перемены принять. Всё же он широко шагнул с того секретарского марта. При уходе от верховного правления это был другой человек. Номенклатурные верхи ошиблись в нём – и отстали хуже, чем он.
Впрочем, захват Крыма в 2014 году он одобрил. "Генсек и есть генсек". Но о ракетно-фронтовой войне с 2022-го хотя бы сумел промолчать.
"Вся предшествовавшая история была непрерывным усилием господ и правителей остановить историю. Если мы видим те или иные осуществляемые ими изменения – это вынужденные изменения и минимум отступления. Никогда не больше, чем минимум", – советский историк-социолог Борис Поршнев написал это в 1966 году. Через 19 лет вывод учёного подтвердился вновь. Но дальше этих господ спрашивать перестали.
Помнить бы теперь. Когда правит не то, что не Горбачёв – даже не Лигачёв. От нынешних не дождёшься ничего. Значит – пусть сами ждут. "Из-за ооострова на стрееежень… В набежааавшую волну…"
А ещё 11 марта 1985 года – 66-я годовщина антибольшевистского Вешенского восстания донских казаков.
! Орфография и стилистика автора сохранены
